Призовое IV место
– Спасибо! – Перекрикивая толпу, протрубил бургомистр.
Он возвышался на помосте из грубо отёсанных досок, на груди его увесисто болтался, слепя публику отблесками солнца, золотой символ власти с гербом Гриффсбурга: щит с зависшим в воздухе расправившим крылья грифоном, сжимающим меч и горящий факел.
Толпа шумела. Бургомистр не сразу смог продолжить.
– Спасибо всем! За вашу стойкость! За ваш труд! За терпение! За жертвы! Сегодня мы собрались здесь, чтобы открыть мемориальный парк в честь павших. В честь павших… Но также и в честь живущих! В честь всех, что нашли в себе силы взять в лапы меч, встретить опасность лицом к лицу, и ценой своей крови – ценой своей жизни – защитить остальных. В честь всех, кто всё это время служили им поддержкой. В честь тех, кто ковал мечи. В честь тех, кто трудился на полях. В честь всех, кто с бинтами и лечебными снадобьями, с хомутом на шее или с одной лишь решимостью в глазах подарил нам победу!
Тржественный взмах лапой к скрывавшейся под полотном громаде, и вот уже два грифона стягивают с неё полотнище, открывая взглядам грандиозную, сверкающую на солнце статую на гранитном постаменте. Металлический грифон стоит на задних лапах, величественно расправив крылья. В гордо поднятой лапе зажат меч, а на лице замерло выражение грозной решимости.
Толпа взорвалась криками и не затихала целую минуту, но производимый ею гвалт, как и всё остальное под небом, мало-помалу сошёл на нет. Бургомистр откашлялся и продолжил:
– С радостью и болью мы открываем этот мемориальный парк. Как памятник подвигам живущих. И как памятник тем, кто никогда не вернётся домой. Почтим их память минутой молчания.
Толпа затихла, а маленький Гэррион принялся ошеломлённо озираться, но лапа матери крепко сжала его плечо. Лишь мельком глянув на закрытое вуалью лицо, Гэррион опустил клюв к земле и более не решался поднимать взгляд, пока севший голос бургомистра не произнёс:
– Спасибо… Спасибо вам всем. Что собрались здесь. Спасибо вам за всё…
Хватка матери ослабла и Гэррион, вскинув голову, успел увидеть, как бургомистр, отвернувшись от толпы, надолго замер под грозно нависшей статуей; а затем принялся медленно и грузно спускаться по грубо отёсанным ступеням.
“Вы не слышали?” – донеслось откуда-то сбоку: “У бургомистра сын в бою погиб. Говорят, статую с него лепили”.
“Не неси чепухи!” – одёрнул другой – “Это памятник всем погибшим, ты разве не слыхала?”
“За что купила, за то продала”.
“Тебе только свёклой на рынке торговать, дурёха! Радуйся лучше, что у нас тут парк со статуей, а не вражье войско!”
Всё закончилось как-то совсем уж быстро: толпа разбредалась, а Гэррион пытался угадать, что будет дальше. Лапа матери всё так же тяжело лежала на плече. Вскоре на площади остались они одни.
Мама как-то резко, со всхлипом вздохнула, убрала лапу, а затем наклонилась к нему, заглянула в глаза… На закрытом чёрной вуалью лице замерло выражение боли. Она выдавила из себя улыбку и вдруг нежно коснулась его лица.
– Послушай, сынок… – сдавленно начала она.
Гэррион чувствовал тяжесть. Хотелось плакать. Он понял, что момент наконец настал. Сглотнув, она продолжила:
– Гэррион… Не знаю, что тебе сказать. Иногда слов бывает недостаточно… Особенно когда рядом нет того, кому хочешь их сказать… И от кого хочется их услышать… – Мамин взгляд на миг затуманился, но затем она продолжила. – Твой папа… Погиб, чтобы мы могли жить. Я чувствую то же, что и ты… Это несправедливо… Глупо… Это… Больно. Мне хочется кричать… – Она отвела взгляд, но затем заставила себя посмотреть сыну в глаза, – Иногда жизнь несправедлива. У твоего папы даже нет своей могилы… В жизни тебе ещё много раз будет больно. Но… Что бы ни случилось… Помни. Твой папа любил тебя больше жизни. Я люблю тебя больше жизни. Мы всегда будем любить тебя… У нас ещё будет время поговорить… Когда боль немного поутихнет… Но я хочу чтобы ты запомнил: когда тебе будет не хватать его, когда тебе нужно будет сказать то, что должен слышать только он… Когда тебе нужен будет отцовский совет… Ты всегда можешь прийти сюда. Скажи и он услышит. Он по-прежнему живёт в тебе. Слушай его голос. Он внутри тебя. Он в твоей крови. Слушай, и он ответит. А теперь иди. – Она слегка подтолкнула его. – Думаю, вам есть что сказать друг другу. Не спеши. Мне тоже нужно подобрать слова…
Гэррион неуверенно побрёл к гранитному постаменту. Свежепосаженная трава и молодые деревца вокруг каменных дорожек ярко горели зеленью, но даже их затмевала грандиозная, сверкающая на солнце металлическая статуя.
Маленький грифон не знал что сказать. Боялся ляпнуть какую-то глупость… Ему казалось, будто бы взрослые умели это, а он, сколько ни пытался, всё никак не мог найти свои собственные слова. Гэррион почему-то чувствовал, что здесь и сейчас ему нужны именно свои собственные слова. Он верил матери и продолжал искать…
Что-то в изгибе стального клюва… В решительно устремлённом вдаль взгляде статуи показалось очень родным и знакомым…
– П… пап? – Гэррион всхлипнул, – Я т-тоже л-люблю тебя… Я с-скучаю…
Горло перехватило. Перед глазами всё поплыло. Через какое-то время, отдышавшись, маленький грифон вытер лицо.
– Пап… Я… Буду заходить к тебе. Ладно? Не скучай тут без меня.
Мама по-прежнему стояла на том же месте. Гэррион ещё раз оглянулся на полное решимости лицо стального грифона, кивнул и побежал к ней под крыло.
– Ну здравствуй. Давно не виделись, – грифон гордо задрал голову, меряя взглядом стальные черты, – Знаю, обещал заходить к тебе … Но было как-то не до того. А тут вдруг поймал себя на мысли… В прошлый раз мне было восемь лет. И с тех пор прошло ещё восемь. Половина жизни…
Гэррион отвернулся от неподвижно сверкающей стали. По-прежнему видневшиеся за густой листвой разросшихся в мемориальном парке деревьев стены города не так сильно резали взгляд.
– Но ты тоже не сдержал своё обещание. Помнишь? Ты обещал вернуться? А я вот помню… Что? Нечего сказать? Понима-аю. – С кривой ухмылкой произнёс он, – Не могу тебя винить! Ты поступил так, как считал нужным…
Гэррион ещё немного помолчал, а затем набрал в грудь воздуха и вновь решился дерзко глянуть в глаза вооружённому грифону.
– Кстати, я думаю пойти по твоим следам! На границах опять неспокойно. По городам в последнее время ходят рекруты. Предлагают записаться в войска. Похоже, что наши соседи решили переиграть прошлую войну. Ну… Они могут попытаться, не так ли? Вот я и подумал… Не хватало мне ещё отсиживаться за городскими стенами, пахать огороды, считать монеты в какой-то лавке, или перекладывать бумажки в кабинете. Денег этим не заработаешь. Красивые грифонши не вешаются на лавочников. А вот на солдат короля – совсем другое дело… Ты не думай, я не один так считаю. Мы с друзьями посовещались и всё решили. И это, конечно, не ради грифонш или денег…
Гэррион вновь потупил взгляд.
– Единственная проблема с матерью. Она и слышать не хочет об армии. Говорит, отца на войне убили, теперь ты туда же? Хочешь меня, старуху, оставить на верную смерть? Не пущу, мол, и всё. И думать забудь.
Молодой грифон тяжело и быстро задышал. Резко поднял голову.
– А знаешь, что я думаю? Не её это дело! Это моя жизнь! Я сам могу решать! После того как ты умер, я стал главой семьи! Не нужно мне её разрешение!
Он затих. Дыхание понемногу успокоилось. Гэррион вглядывался в монолитную статую стоящего на задних лапах грифона на высоком гранитном постаменте.
Гордо расправил крылья. Правая лапа сжалась в кулак, зачерпнув землю. Впервые за всё это время тело и разум грифона налились стальной решимостью.
– Тут и думать нечего. Бабкины причитания… Она потеряла тебя и всю жизнь только и делает, что боится. Только благодаря твоей смерти она пережила ту войну. А нам теперь предстоит предотвратить или выиграть эту.
Молодой грифон отвернулся и решительной походкой направился прочь.
– Восемь лет.
Грифон с перевязанным бинтами боком стоял в заросшем парке, глядя вдаль. Мимо статуи. Мимо деревьев. Мимо городских стен.
– Восемь проклятых лет…
Он будто бы всё никак не мог собраться с мыслями.
– Не думал, что доживу до этого.
Морщась, вытянул лапу, сорвал один из торчащих среди зелёной травы пушисто-белых одуванчиков, поднёс его к лицу, какое-то время внимательно разглядывал… И дунул, отправив белые семена лететь по ветру. Зашёлся в натужном кашле, вцепившись левой лапой в правую сторону груди под бинтами.
Сплюнув на траву, хрипло произнёс:
– Видно судьба такая – видеться с тобой раз в восемь лет. Знаешь… – Гэррион натужно сглотнул и вновь поморщился, – Я часто вспоминал тебя там. На привалах между вылазками… И потом в госпитале… Но в основном на привалах…
Гэррион впервые поднял голову и гордо уставился в мутно отблёскивающее лицо статуи. Потом ещё какое-то время стоял и щурился, вглядываясь в черты.
– Странно. Я там всё время думал о тебе… Испытывал ли ты то же самое… Удастся ли не посрамить твою память… Умру ли я, или смогу вернуться домой. Думал, что сказать тебе, если всё-таки вернусь…
Гэррион немного помолчал.
– И только сейчас понял. Я тебя совсем не помню…
Лицо грифона перекосилось. Он впечатал кулак в землю, расправил когти и начал, рыча, рвать ими землю.
Рык быстро перешёл в вой, а затем – в рыдания.
– Я помню!.. Только эту!!.. Клятую статую!!!
Неимоверным усилием воли Гэррион заставил себя выпрямиться, набрать воздуха в грудь и с дрожью выпустить его. Чувствовал себя как продырявленный бурдюк, в котором почти не осталось ничего… Кроме боли. Вновь стиснул грудь когтистой лапой.
Взгляд упал на валяющиеся под ногами комья вырванной земли. Гэррион поспешно поднял нос, стараясь не смотреть на творение собственных лап. Уже не в первый раз… Вонзил невидящий взгляд в гранитный постамент.
– Мама была права. Она всегда была права… У молодых грифонов в головах шальной ветер и наивные мечты… И в тылу им тоже несладко досталось… Голод, болезни… Не стоило нам лезть на передовую… Все медики и молодые грифоны ушли на фронт… Да там и остались… Ну, не мне тебе рассказывать… Ладно. Может как-нибудь в другой раз. Пойду я. Тяжело очень… Война закончилась… Мы победили… Только вот война никогда так просто не заканчивается… Мама болеет… У неё жар… Бредит, за порог меня не пускает… Кричит. Нашёл ей сиделку. Зовут Гиневера. Хорошая грифонша. Подсказала какие лекарства нужно купить. Хоть какая-то польза от моей медали… Пойду я по лавкам. И так тут с тобой заболтался…
Гэррион – кажется, впервые за всё это время – виновато поднял глаза и как следует взглянул на статую. Взгляд её стальных, невидящих глаз без зрачков был устремлён в никуда. Гэррион с дрожью выдохнул. Весь гудел как натянутая струна. Часто видел такой взгляд у других грифонов – на привале, в моменты затишья… И сам иногда замечал как пялится в пустоту…
Грифон с замотанным бинтами боком морщась отвернулся и, припадая на правую лапу, поковылял прочь.
Успели как раз к моменту атаки. Впереди на передовой с грозными криками взмывали в воздух тысячи грифонов. Галлана крикнула: «надо их догнать!». Поднажали. Грифоны впереди закричали громче: за ними, впереди, взлетела группа поменьше. Остатки вражеского войска. Четвёрка нагнала своих и оказалась в первом ряду. Джеррель нырнул вниз с пробитым крылом, летящий рядом Гэррик вскрикнул: в задней ноге торчала стрела. Галлана крикнула, что арбалетчики в роще внизу и нырнула за Джеррелем. Встретился взглядом с Гэрриком: лететь может. Нырнули вслед за своими и через мгновенье вломились в густые кроны… Хрусткий удар. Начал тормозить… Крикнул Гэррику, но он пронёсся мимо и угодил в растянутую сеть. Гэррик кричал. Сетью выломало крыло: торчали окровавленные кости. Из-за деревьев приближались солдаты с копьями. Трое или четверо. Огляделся в поисках своих. Увидел Галлану. Она была в паре метров. Нанизалась на заточенные колья. Дрожа, что-то бесшумно шептала. Показала глазами вниз, наклонила голову и захрипела. Копейщики стали гвоздить Гэррика копьями. Он кричал, клёкотал, дёргался, захлёбываясь кровью. К одному из копейщиков подкрался Джеррель и распорол его мечом. Двое на двое. Опомниться, прыгнуть на копейщика сверху, придавив. Тот вывернулся, скинул на землю и подхватил за копьё. Нащупать меч, вскочить, взлететь. Грифон и не думал оборачиваться: нёсся к Джеррелю с копьём наперевес. Тот отчаянно метался меж деревьев, уворачиваясь от выпадов второго. Мечом копейщика не достать. Взлететь Джеррель не мог из-за пробитого крыла. Бежавший грифон не стал помогать: развернулся с копьём наперевес, прикрывая соратника. Рывок к сети. К их сжимающему лапой окровавленные внутренности собрату. Подхватить его копьё и ринуться к ним. Прикрывающий грифон не ждал прямой атаки. Копьё распороло ему шею. Ослепший, со вкусом крови во рту… Отшатнуться, едва не теряя сознание. Копьё попало в грудь… Лёжа на земле, корчиться от боли. Пытатья вытереть кровь с лица…
– Ах! – грифон вскочил на ноги.
Над ним тёмная фигура с мечом в лапе.
Проморгался, тяжело дыша, пытаясь унять трепещущее сердце. Нащупал дрожащей лапой рану в груди… Поднёс к глазам, силясь разглядеть в лунном свете. Грязь или свернувшаяся кровь?
Огляделся. Роща вокруг исчезла. Исчезли искромсанные, окровавленные тела. Звуки битвы стихли. Ветер легко шелестел листвой. Слышались звуки ночного города.
Гэррион поднял глаза на смутно блестящую статую.
– Ст-таишь как, – пауза, – Ни ф… чём ни… бывало…
Зашёлся хриплым кашлем. Приступ всё никак не унимался. Любой оказавшийся в мемориальном парке в столь поздний час решил бы, что заляпанный грязью грифон необратимо надорвал что-то внутри и вот-вот рухнет замертво.
Но приступ схлынул, и Гэррион, тяжело дыша, стиснув когтистой лапой правую сторону груди, уставил невидящий взгляд на основание статуи.
– С-сверкаешь… – хрипло выдохнул мгновенье спустя, – Да т-только на деле-то оно всё иначе, а? Непригляднее…
Украдкой глянул вверх, на горделиво замершее лицо статуи. Та решительно пялилась вперёд. Вдаль. Поверх него.
– А г-где ты был… Где ты был, когда я рос без отца? Торчал т-тут, на постам-менте?.. Вдохновлял… молодняк с-ледовать твоему… П-примеру?!
В саднящей груде начал закипать гнев.
– Н-ну… Что м-молчишь?.. Подал… Свой пример? Где ты был, когда мама осталась одна? Это из-за тебя она умерла!!
Нащупал торчащую из седельной сумки бутылку, дрожащей лапой поднёс ко рту, задрал донышко… А затем запустил ею в статую. Бутылка разбилась о стальную грудь, а сам Гэррион рухнул на траву. Из груди вместо ярости полились рыдания.
– Из-за… Тебя… Из-за… Нас с тобой… Она… Умерла-а!
Давился слезами, уткнув лицо в траву. Бессильно кромсал землю когтями… Затем резко, со всхлипом, втянул воздух. Грудь привычно резануло тянущей болью.
– Ну, папа? П-посмотри на м-меня… Груда г-грязных п-перьев…
Это помогло немного успокоиться. Гэррион больше не рвал траву когтями. Просто прижимался к ней, и слёзы теперь текли легко; не встречая сопротивления.
– Прости, ч-что не сказал тебе, – пробормотал он, уткнувшись в траву как в отцовскую грудь, – Я к-каждый раз… Об-бещаю тебе… Обещаю… Сам себе… И каждый р-раз…
Открыл глаза. Принялся беззвучно бормотать под нос, загибая когти на согнутых перед лицом лапах.
– Восемь лет… Её нет уже восемь лет. А мне уже… Тридцать два? Я уже пережил тебя…
Гэррион с трудом поднялся и сел на траву, морщась, потирая правую сторону груди, но по-прежнему не решаясь поднять взгляд.
– Не хотел больше сюда приходить. Не хотел говорить тебе о маме… Не хотел… Признаваться. И ещё… Я ненавидел тебя… За то, что ты нас оставил. За то, что тебя не было с ней, когда…
Он поднял голову и попытался впотьмах, сквозь слёзы разглядеть выражение тускло громоздящейся стальной громады. Впервые за восемь лет дышалось удивительно легко. Робко сделал ещё один, чуть более глубокий вдох.
– …Значит, всё это время… Я ненавидел сам себя? Просто… Не мог признаться. Потому что…
Отвёл взгляд и на какое-то время замолчал.
– Сам не знаю почему… Мне всегда было так трудно прийти сюда и просто… Поговорить с тобой? Это всегда казалось мне каким-то… фальшивым? В смысле… Ну… Тебя ведь давно уже нет? И каждый раз, когда мама… Напоминала мне о тебе… Было очень больно. Я пытался забыть тебя. Притвориться, что мне всё равно…
Гэррион горько ухмыльнулся.
– Смотри, как здорово получилось… Твой сын – городской пьяница и сумасшедший. Единственная причина, почему меня до сих пор не прирезали в подворотне… Когда я, напившись, валялся на мостовой и орал на прохожих… Ну, я же был на войне. Получил медаль. Они просто молча проходили мимо. Боялись меня. Или не хотели марать лапы…
Поднёс вымазанную землёй и травой лапу к лицу; уставился на собственные когти.
– Я сам себя боялся… После всего. Знаешь, когда мама умерла… Скоро после нашего прошлого разговора… Гиневера, она тогда была маминой сиделкой… Я тебе рассказывал… Очень поддержала меня. Не знаю, чем я ей так приглянулся… Наверное, всему виной её доброта. А может женихов после войны не хватало… В общем, после маминых похорон, мы стали жить вместе. Какое-то время казалось, что всё у нас получится…
Прекратил пялиться на свои когти, задрал голову и уставился мимо статуи – прямо на мерцающие в невероятной дали звёзды.
– Я быстро нашёл работу на ферме… Рабочих лап после войны везде не хватало. Гиневера устроилась в госпиталь. Ухаживала за ранеными и калечными… Жизнь шла, деньги были… Спал я по ночам плохо… Вскакивал, хватался за что попало, бился в стены… Пока не вспоминал, что я дома. Гиневера начала мне по ушам ездить. Мол, пойдём в госпиталь, там таких как ты много, может, поговоришь с ними и тебе полегчает, раз мне ты говорить не хочешь… Про госпиталь я и слышать не хотел. Работы на ферме было невпроворот. После работы ходил в пивную… Да и что я… На калек что ли не насмотрелся?
Голос задрожал.
– Повидал… Изрубленных в кровавое месиво… С вывернутыми кишками, с торчащими костями, без лап, без крыльев… Соседи любили возвращать нам захваченных в плен, насаживая головы на колья…
С трудом сглотнув, привычным движением стиснул лапой правую сторону груди.
– Ты и без меня знаешь… Но мне за это дали медаль, а тебе… Вместо тебя теперь стальная статуя. Как… Почему… Поди разберись… Одним словом, Гиневера была права. А я всю жизнь только и делал, что ошибался… Потому все, кто меня любил… Все, кого я любил… Мертвы. Гиневера правильно сделала, что она ушла. Очнулся как-то посреди ночи, сжимая её шею когтями…
Закрыл глаза и попытался вспомнить лицо Гиневеры. Почти получилось, но её черты вдруг расплылись. Увидел свои когти у неё на шее. Брызнула кровь, а затем её лицо превратилось в лицо пронзённой кольями Галланы. Она беззвучно шевелила клювом на последнем издыхании. Гэррион задрожал всем телом, но каким-то чудом заставил себя приблизиться.
«Мы… победим… а ты… живи… ради… нас…»
Грифон со всхлипом открыл глаза. Сердце колотилось. Саднящую грудь скрутило судорогой.
Гэррион стоял и отрешённо наблюдал издалека за тем, как седой грифон, грузно порхая вокруг статуи, скребёт её щёткой. Затем двинулся вперёд и, прихрамывая, преодолел разделявшее их расстояние:
– Уважаемый… Эй, уважаемый?
– Да? – старик, наконец, оторвался от работы и глянул вниз – Это вы мне?
– Позвольте поинтересоваться. Что вы делаете со статуей?
Старый грифон неспешно опустился на землю перед ним. В лапах он держал жёсткую металлическую щётку и небольшую банку со скобой за переноски. Из банки торчала кисть и очень резко пахло. Большая часть статуи уже была покрыта этой желтоватой полупрозрачной субстанцией. Запах от неё сбивал с ног. Голова шла кругом. Заныло в груди. Гэррион собирался выплеснуть на старика весь гнев и негодование, но тот его обезоружил:
– Покрываю её лаком. После войны хорошей стали было мало. Отлить статую старались как можно быстрее. Как и многие политические решения, которые приходится совершать в трудное время, получилось не идеально. Лично я их не виню. Каждая статуя – продукт своего времени. Она имела важную роль. И сыграла её. Я лишь пытаюсь сохранить статую в достойном виде. Для потомков. Кстати, вы знали, что она не цельно металлическая? Чтобы не переводить металл, статуи делают из тонкого листа толщиной в несколько миллиметров, а внутри у них пустота. Не хотелось бы, чтобы насквозь проржавела… Ах! Да что же это я… Вы, должно быть, хотели засвидетельствовать своё почтение. А я-то, старый дурак, стою тут, разглагольствую… Отойду. А вы не торопитесь. Не против, чтобы я продолжил, когда вы закончите?
Гэррион молча помотал головой. Старый грифон поставил банку на траву, закрыл её крышечкой и, положив щётку рядом, а кисть – на крышку, полетел прочь.
Гэррион посмотрел ему вслед, а затем повернулся к статуе.
– Привет, пап. Ну что… Оказывается, даже сталь не вечна? Что же тогда говорить про нас, живущих… Про наши отлитые в металле подвиги… Пустота внутри, да? Звучит очень знакомо… Я чувствую её. Эту бездну внутри. В ней, разодранные, исковерканные тела кричат о своей боли, о своих мечтах… Я могу лишь притворяться цельным. Стальным. Чтобы не выпустить этот кошмар… Что хорошего я могу принести в этот мир?.. Но, как видишь, я по-прежнему держу обещание. Захожу к тебе почаще. А сегодня ещё и особый визит. Восемь лет с тех пор, как мы с тобой стали регулярно встречаться. Кроме этого у меня ничего особенного… Всё так же работаю в скобяной лавке. Всё так же предпочитаю жить один. Гуляю по окрестным лесам… Держусь подальше от выпивки. В груди ноет всё чаще, особенно в непогоду… А так… В общем-то, всё как всегда. Ну ладно… Надо ещё маме могилу подправить… Я скоро опять к тебе заскочу… Не скучай тут без меня.
Седеющий грифон, припадая на правую переднюю лапу подошёл к статуе и долго стоял, глядя на высокую траву и одуванчики у себя под ногами. Затем перевёл взгляд на облепившие постамент дикие кусты, сипло отдышался, держась лапой за грудь и, сглотнув, выдавил:
– Ты не поверишь, что эти кликуши… – Гэррион зашёлся натужным кашлем, – Что они выдумали… Хотят снести статую и навести тут порядок. Говорят… Война давно прошла. Мол, нечего ей тут торчать…
Седеющий грифон поднял голову. Вгляделся в родные черты. Некогда блестящая и отполированная, статуя была покрыта коричневыми пятнами.
Гэррион резко взмахнул крыльями, взмыл к гордо поднятой голове… Сморщился, схватился за грудь и опять закашлялся. Придя в себя, присмотрелся. Спина и вся верхняя часть статуи были изъедены пятнами ржавчины. Раньше он никогда не смотрел на неё сверху…
– Слушай… А где тот старик, что покрывал статую лаком?..
Гэррион огляделся. Разбитые каменные дорожки, из щелей в которых тут и там пробивалась трава… Разросшиеся деревья в окружении захватившего парк кустарника…
– Я этого так не оставлю! Нас, ветеранов, осталось мало… А те, что остались, редко вылезают из своего кокона… Будь то хобби, работа или, если совсем повезло, семья… Но мемориальный парк мы отвоюем. Это… Это память. О тех, кто не вернулся… О тебе, пап.
Гэррион спешно, но осторожно полетел прочь, сжимая лапой грудь.
Старик неспешно подковылял к статуе, привычным движением вытащил из седельной сумки жестянку и кисть, с натугой взмахнул крыльями и поднялся в воздух. Подлетев к лицу, принялся с лёгкой улыбкой гладить родные черты кистью.
– Дедушка… – донёслось снизу.
Старик не обратил внимания. Он был поглощён воспоминаниями.
– Дедушка!
Глянул вниз и нашёл там маленького грифончика с пятнистыми перьями. На секунду показалось, будто он смотрит на самого себя… Тогда… Когда он увидел её впервые… Мама была ещё жива… Но этот грифончик не выглядел печальным.
Оставив жестянку с лаком и кистью на гранитном постаменте, Гэррион осторожно спустился к нему.
– Что такое, малец? Потерялся?
– Дедушка, а что вы делаете?
– Покрываю статую лаком, чтобы она не ржавела.
– А зачем тут эта статуя?
– Зачем? – Гэррион слабо улыбнулся, – Ну… Однажды между нами и соседями была большая война. Много хороших грифонов погибло с обеих сторон…
– Почему у нас с ними была война?
– Почему… – Гэррион задумался, – Хороший вопрос… Думаю… Войны просто случаются. Время от времени. Наверное, это в нашей крови…
Старик вгляделся в лицо маленького грифончика.
– А статуя… Статуя нужна… Чтобы вы помнили…
Гэррион оглянулся.
Металлический грифон стоял на задних лапах, величественно расправив крылья. Былой блеск ушёл безвозвратно. Из-за слоёв лака и ржавчины цвет теперь напоминал не сталь, а бронзу. Но в передней гордо поднятой лапе грифона по-прежнему был зажат меч. А на лице его замерло выражение грозной решимости.
– …Чтобы не повторяли наших ошибок.
– Мама говорит, что вместо драки всегда можно договориться.
– Договориться… Да, можно… Если долго говорить, можно очень до многого договориться… Ладно, малыш. Беги-ка домой.
Маленький грифончик с пятнистыми крыльями направился прочь.
– …Можно договориться, что статую нужно расплавить… Чтобы глаза всем не мозолила… Своей воинственностью… – пробормотал старик себе под нос.
Вдруг спохватился, крикнул грифончику вслед:
– Малыш!.. Запомни!.. Народ, забывший, что такое война, уже шагает на поле боя!
Старик отвернулся и поковылял обратно к статуе. Оглянувшись, дождался, пока маленький грифончик исчезнет из виду, а затем набрал в грудь воздуха, натужно взмахнул крыльями… Упал на землю и зашёлся булькающим кашлем.
Некоторое время спустя, отняв лапу ото рта, Гэррион вытер кровь об траву и сплюнул. Затем он устало поднял взгляд на нависшую статую.
– Ты этого не видел… – ещё некоторое время, тяжело дыша, вглядывался ей лицо, – Сдаётся мне, что до следующего восьмилетнего юбилея я не дотяну. Прости, пап… Возможно, скоро свидимся…
Пара молодых грифонов шла по городскому парку. Один с пятнистыми перьями шагал, гордо подняв голову: он наслаждался солнцем и лёгким ветерком, а рядом пружинисто шагала его серая спутница.
Дойдя до фонтана в центре парка, грифон запнулся на ровном месте и замер.
– Эй, ты чего? – мелодично, насмешливо окликнула его серая, – Забыл как нужно шагать? Ну давай: сначала, левая. Затем правая…
Он не шелохнулся.
– Что случилось? – перестав улыбаться, вгляделась серая в его лицо.
– Слушай… А ты помнишь… Раньше тут, на месте фонтана, была статуя…
– Статуя? Нет. Не помню. Далась она тебе… Идём давай, в школу опоздаем.
Серая грифонша зашагала вперёд, но уже через два шага остановилась, заметив, что пятнистый не торопится за ней.
– Что? Чего ты там бормочешь?! – раздражённо окликнула она.
– Народ, забывший, что такое война, уже шагает на поле боя…
Рецензии
От Нургла:
Вся жизнь одного маленького грифона, который успел вырасти, сломать свою жизнь на войне, и кое-как оправиться к старости.
И всё через призму одной статуи, которая в конце ржавеет и сносится, перестав быть суровым напоминанием потомкам. Отличная работа!
От Слаанеш:
Рассказ о жизни грифона по имени Гэррион, чей отец погибает на жестокой оборонительной войне против соседей, а потом и его самого уносит очередная, совершённая в попытке реванша война… Чтобы выплюннуть обратно.
Автор проведёт нас через всю жизнь главного героя, и сделает он это при помощи статуи, построенной в честь защитников ещё времён первой войны, и которая у Гэрриона ассоциируется с его отцом. И хотя рассказ построен таким образом, как будто он пытается сказать нам что-то мудрое об истинной сути войны, на самом деле, это всего лишь пересказ жизни героя, и не более. Жизнь Гэрриона определённо была изломана войной, она превратила его, молодого и верящего в подвиги птенца, в уставшего и психически искалеченного грифона. Но время продолжает идти и взгляд Гэрриона на статую меняется, причём вплоть до полностью противоположного, потому что меняется контекст его жизни. И если в 36 лет сияние статуи является для него символом самого подлого обмана, символом жестокого подлога — ведь ушедшие на войну грифоны не могут быть со своими родными, — то в 80 лет он уже видит статую, как напоминание о войне, которое ни за что нельзя забывать, дабы не случилось новой войны. И это он говорит про статую, которая в 16 лет фактически своим примером жертвенности послала его в добровольцы.
Рассказ, впрочем, как мне кажется, верит в то, что нащупал что-то мудрое и великое, ведь фразу о том, что о войне нельзя забывать, Гэррион умудряется передать молодому грифёнку, который не забывает её даже после смерти первого. Хотя, чесное слово, без контекста статуя — это просто форма, и не более.
Зато жизнеописание получилось правдивое и очень яркое.
От Тзинча:
Классический приём с рассказом истории через сцены, разделённые большими временными промежутками позволил отлично раскрыть и тему конкурса, и историю взросления героя. Прекрасно видно, что в каждой сцене к статуе подходит совершенно иной грифон, с полностью переменившимся характером.
Да и всестороннее раскрытие темы безмерно порадовало. С одной стороны, у нас есть буквальный ржавеющий памятник, коррозию которого активно пытаются замедлить. И ведь успешно! Распад замедлился настолько, что снесли памятник по причине воинственности, а не потому, что он больше не подлежит восстановлению.
С другой, у нас есть общество, ржавеющее в атмосфера мира и безмятежности. Впрочем, здесь спорно, ведь война, на которой был ранен Гэррион, произошла всего через восемь лет, после окончания войны предыдущей. И в те годы все более чем помнили об ужасах тех лет. И… это ведь не было что-то похожее на вторую мировую войну? Нечто, отпечатавшееся в родовой памяти целых поколений. Не было трансцедентного ужаса перед оружием и астронимическим числом жертв? Нет-нет! Гэррион прямо отмечает, что его отец пережил то же самое. Если здесь история не противоречит сама себе, то я абсолютно не понимаю как финальная мысль должна сочетаться с судьбой главного героя.
С третьей, ржавеет сам Гэррион. Из многообещающего подростка он превращается в алкаша… а затем находит способ смыть с себя ржу и восстановиться.
От Кхорна:
Ну что сказать, прям красиво. Скажем так, я не совсем согласен с основным посылом данного и похожих в целом разных текстов - однако автор очень хорошо развил мысль и у него вышла действительно годная история. Впрочем, вполне явно не законченная.
Вообще, с, так сказать, ролью войны вопрос крайне дискуссионный. Как и с тем, что случается позже с её участниками. Будут ли они исключительно одни или кто-то их поймёт и поддержит? Будет ли их жертва забыта? Или намеренно уничтожена? Или же её, напротив, сохранят? Будут ли помнить, зачем это было, или быт всё съест?.. Ситуации-то бывают разные, в том числе и в, казалось бы, одном обществе. Одно лишь верно: история - это неплохая вещь. Это буквально учебник, позволяющий нам видеть прежний опыт и действовать с его учётом. Увы, так делается не всегда, а иногда же вместо истории всовывают манипуляции про выкопанные моря, пирамиды от инопланетян и прочие ядерные войны в 19 веке, что превращает важную тему в откровенный фарс.
В остальном и сказать больше нечего. Автор со всем этим справился и за меня.