Если ты спросишь любого из наших деревенских пони о его мечтах, ты услышишь скучные рассуждения о том, что неплохо бы урожай побольше, да чтобы созревал пораньше, чем у соседа, да чтобы дрозды не обклёвывали кусты смородины, не понимают ведь, глупые, что соседская вишня вкуснее. Неплохо бы на городском базаре получать за фунт картофеля на бит больше. А ещё придумать бы такую штуку, чтобы резала картофель тонко-претонко, так, чтобы один клубень можно было бы продать по цене мешка. Тогда хватит на безбедную старость в кресле-качалке у патефона.

Если ты спросишь о моей Мечте меня… Впрочем, начну по порядку.

Я Сейдж Браш, земной пони из деревни земных пони. Сейчас под моими копытами осыпается ненадёжная горная тропа. Только звук урагана, ещё далёкий и совсем не страшный и холодный воздух предгорий сопровождают меня на этой тропе. На востоке сквозь снеговые тучи пробивается бледная полоска рассвета. Так заканчивается эта история.

А начиналась эта история с яблок. Вернее, она началась с Мечты. С моей Мечты. Взрослея, каждый земной пони теряет, крупинка за крупинкой, своё детство. Он забывает тепло объятий матери, утешавшей после первой обиды, вкус первого в его жизни пирога, аромат одеколона отца, дымок первого костра в ночном летнем лесу. Пони забывает последний день последнего перед школой лета и рисунок на обоях детской. Когда пони расстаётся с последним воспоминанием о своём детстве, он или она не взрослеет. Нет. За последней потерей приходит гулкая пустота вечного сна без сновидений. На глаза ложатся монеты, а зеркала завешивают тяжёлой чёрной тканью.

Когда пони растёт, во сне он видит полёты. Это ощущение полёта — одна из первых потерь.

Я, земной пони из захолустной деревни, хотел летать не только во сне. Это и была моя Мечта.

Мне было около восьми лет, когда, вернувшись с огорода, я услышал по радио весёлую пьесу о трёх подругах-кобылках, единорожке, пегаске и земной. Кобылки попадали во всякие забавные ситуации, приключались, не помню уже, что там было — вот и ещё одно потерянное воспоминание из детства. Тогда меня поразило, что все трое поняшек принадлежали к трём разным расам. Мне, выросшему среди бескрылых и безрогих, тому, кому судьба уготовила от рождения, от именинного бита, положенного отцом на счёт ближайшего банка в день моего появления на свет, до двух монеток на глазах в мой день завешенных зеркал, которые больше не отразят меня, мысль о друге, умеющем летать или левитировать, показалась невероятно привлекательной. Из единорогов я знал только налогового инспектора, прибывающего из города раз в сезон. Зато в увитом плющом особняке за мельницей пару месяцев назад поселилась семья пегасов, приходившихся мул знает какими родственниками прежним хозяевам. Пегасы не признавали колодезной воды, устроили себе какую-то «скважину», в которую поставили какие-то «фильтры». Поэтому мы, деревенские, с ними почти не пересекались, ведь где, как не у колодца у честного труженика только и есть время перекинуться с соседом парой фраз о погоде и видах на урожай.

Итак, эта история началась с яблок. Куры были накормлены, воды из колодца я наносил. Я даже решил задачки по арифметике. Родители были до глубокого вечера в поле, и я решил, что за хорошо выполненную работу могу наградить себя вылазкой в яблоневый сад у особняка за мельницей. Мы, жеребята, как-то быстро привыкли к тому, что особняк стоит пустой, а в чужом саду яблоки крупнее и слаще. Я чуть не вывалился из развилки ветвей, когда услышал приветливое «Хей!». Хлопок крыльями — и передо мной на ветке стоял белый пегас примерно моего возраста. Стоял и пялился на меня! Грива, уложенная на модный пробор, полированные подковы — понёк, как мне тогда показалось, был полной моей противоположностью. Моя грива была взъерошена и выгорела на солнце, в ней застряли сухие листья. Подков на мне не было. В них ведь не чувствуешь тепло земли. Да и на эту яблоню я бы не залез. Ведь у меня нет крыльев.

В отличии от знакомств со своими деревенскими сверстниками, наша дружба с Саммер Хейзом, а именно так звали белого пегаса, не началась с потасовки. Мой друг вообще был очень тихим.

Но наша дружба была именно дружбой противоположностей. Я учил его не робеть в ответ на подколки деревенских жеребят, удить рыбу, показал ему съедобные грибы («Вы, земные, что, их едите?!»), научил его печь картошку в золе. Друг рассказывал мне о городской жизни, о дальних странах, в которых бывал его отец, я узнал, что в каждой ракушке шумит море, в котором она была рождена, о покрытых вечными льдами горных вершинах. О полётах. Это была Дружба с большой буквы. Такая же, как моя Мечта, которая тоже с большой.

Иногда, и в детстве, и позже, когда мы выросли в двоих статных жеребцов, он мог мечтательно уставиться куда-то на горизонт. Или даже дальше горизонта. Но в полёте глаза моего друга сверкали. Я видел это даже с земли, скача за ним со всех копыт, когда мы вместе летели навстречу новым играм и новым, неизведанным местам кажущегося таким огромным мира деревенских окрестностей. Да, я не оговорился, горный ветер не смешал мысли в моей голове. Мы Летели. Вместе. Я чувствовал, что близок к исполнению Мечты. Я чувствовал, что полёты бывают не только во сне. И, может быть, если я научусь летать, то не будет для меня дня занавешенных чёрным зеркал.

Сказать, что наши семьи были непохожими, значит не сказать ничего. Мои родители-фермеры, не видели жизни вне забот об урожае. Сезонная ярмарка была для них событием уровня Гранд Галопинг Гала, а мир кончался бакалеей соседнего городка. Они не поднимали взглядов выше картофельной ботвы. Они не мечтали. «На земле живём — в неё и уйдём». Так говорили и они, и их предки, и предки их предков. Такая судьба ждала и меня. Постоянная погоня за каждым даймом, тяжёлая и безуспешная. Поленья должны быть порублены на дрова. Вода должна быть принесена из колодца. Грядки должны быть прополоты. Кому должны? Я не знаю. Кстати, у соседей-то и морковка раньше уродилась. И тыквы крупнее. «Учись, сынок, не прогуливай школу. Авось в город попадёшь, приказчиком, а то и кассиром». Родители не принимали гостей, ведь это трата денег, и не признавали отдыха, кроме вечерних посиделок у радиоточки. Возможно, если бы у них оставалось хоть немного времени на меня, они бы запретили мне дружить с «сынком этих богатеев».

Совсем другой мир встречал меня за порогом дома Саммер Хэйза. Я был жеребёнком и мне казалось, что отец моего друга, улыбающийся с фотографии в чёрной рамке, гораздо ближе, гораздо живее, чем мой, которого после работы интересовало только, выполнил ли я работу по дому. Отец моего друга был известным путешественником, встретившим свой последний день в горах Шайр-Ланки. Там не было зеркал, которые нужно завешивать.

У миссис Хэйз были проблемы со зрением, всеми домашними делами занималась гувернантка, неодобрительно глядевшая на друга хозяйского сына. Я достаточно быстро понял, что ступать на ковры особняка за мельницей, не отряхнув щёток после бега по пыльной деревенской дороге, неприлично, как неприлично хвататься за кофейную чашку обоими лапами. Несмотря на надвигающуюся слепоту, кофе миссис Хэйз варила сама. А ещё она пекла удивительное печенье из тех самых яблок, с которых и началась эта история. «Да вот, на глаз муки отмериваю, корицы,» — говорила мама моего друга и в её морщинках появлялась улыбка. У моей матери не было времени на печенье, а кофе был для нас слишком дорог.

А ещё мой друг умел летать. И всё чаще дома я не мог заснуть до глубокой ночи. Не мог заснуть, потому что единственной мыслью было: «Почему не я?».

Прошли годы, но я пока ещё не забыл вкус печенья миссис Хэйз. Стоит ли удивляться тому, что получив письмо из Кантерлота от моего друга, я, собрав минимум вещей, отправился на полустанок. Семьёй я так и не обзавёлся, все кобылки, с которыми сталкивала меня судьба, были слишком земными. У них не было и не могло быть Мечты. Они тоже не поднимали глаз выше картофельной ботвы. «На земле живём — в неё и уйдём». А я не хочу уходить в землю!

Мой друг назначил встречу в кафе, которое показалось мне слишком вычурным. Мы вспоминали детство. Я справился о здоровье его матери, он сказал, что она теперь совсем ничего не видит, и узнал о том, что для моих стариков уже наступил день драпированных зеркал. Кофе был горек, яблочное печенье песком обдирало горло. Мой друг рассказал, что работа никак не позволяет ему вернуться в наше захолустье, в покосившийся уже особняк в разросшемся саду. Но он отправляет матери письма, которые ей вслух читает пожилая гувернантка, та самая, которая ворчала на меня, топающего грязными копытами по абиссинским коврам.

А потом Хэйз сказал такое, что я едва не уронил чашку. Потом схватил её обеими лапами, как в детстве. Потом еле сдержался, чтобы не подбросить чашку на радостях в воздух. Моя Мечта должна будет осуществиться. Кому должна? Я не знаю.

В большом и шумном городе мой друг получил профессию инженера. Он конструировал разные штуки с забавными названиями. Культиваторы, молотилки. Все эти приспособления должны были облегчить труд сельских пони. Чтобы с детства не приходилось гнуть спину на огороде и в поле. Чтобы сил после трудового дня оставалось не только на посиделки у старого радио. Чтобы у стариков были досуги поинтереснее, чем кресло-качалка и патефон с шипящими пластинками. Чтобы у пони оставалось время на Мечту. И чтобы никому не хотелось «уходить в землю».

А штуку, которая резала картофель тонко-претонко, так что один клубень продавался по цене целого мешка, уже давно изобрели.

А в свободное от работы время мой друг посвятил моей Мечте.

Наконец, после долгих и хлопотных приготовлений, из-за которых две недели слились в один день, в котором сон был урывками, а перекусы на бегу, мы с другом стояли на заснеженном берегу озера Коцит. Вдали ревел ураган, над противоположным берегом взлетали струи пара и столбы кипящей воды. Давным-давно, ещё до прихода пони в эти края, горный ледник решил погасить пламя вулкана. И до сих пор не смог. Именно здесь, в этой ледяной пустыне мы с моим другом осуществим мою мечту. Мы Полетим. Я Полечу!

Хэйз дотянет параплан, алеющий на льду позади нас, до места, где ветер, вырывающийся из каньона, сталкивается со шквалом горячего воздуха над озером, затем мой друг бейдевиндом достигнет берега. А параплан, дрожащий на ветру в предвкушении полёта, фордевиндом опустится в сотне ярдов рядом. На подвеске параплана, разумеется, буду я, Сэйдж Браш, простой земной пони. Пони, у которого есть Мечта. Я тоже дрожу от ветра и переполняющих меня чувств. Всё было не зря.

«Полетели!» — крикнул мой друг, когда мы выровнялись в воздушном потоке. «Ааааа!» — я мог лишь орать в радостной ярости. Я лечу. Я! Лечу!

Было необъятное небо. Был ветер. Были слёзы радости, словно весь мир отразился в хрустале люстры из особняка за мельницей. И был внезапный порыв ветра. И мой друг, камнем летящий вниз в кипящую пучину гейзера, безуспешно пытающийся прижать к телу переломанные крылья.

Мой друг, зубами расстегнувший карабин на тросе, соединявшим его с моим парапланом.

И единственная мысль после моего падения в прибрежные сугробы: «Почему не я?»

Равнодушный лёд озера Коцит блестел словно зеркало. И никакой чёрной ткани не хватило бы, чтобы это зеркало закрыть.

С тех пор я писал письма для миссис Хэйз. Я писал о работе, о погоде. Я писал о полётах. О том, как соскучился, да вот работа проклятая… Спрашивал, идут ли до сих пор часы, привезённые отцом из очередного путешествия, цел ли пузатый кофейник, который казался мне в детстве таким забавным. Я писал о Мечте, хотя больше у меня её не было. Я не мог даже помыслить о том, что старушка-пони, которая могла бы быть моей матерью, заботливой, чуткой, не унывающей, несмотря ни на что, узнает о смерти единственного сына. Чувство вины разъедало меня, словно ржавчина. «Почему не я?» А я всё писал письма и всё отправлял их. Почему я?

Разумеется, извещение о смерти миссис Хэйз пришло на мой обратный адрес. «Мои соболезнования,» — раскосые глаза серой пегаски-почтальона блестели слезами. Интересно, какая мечта у неё?

В особняке за мельницей незнакомые мне пони завешивали зеркала. Гувернантка, читавшая маме мои письма и не знавшая почерка моего друга, не узнала и меня. Незнакомые пони, пустые разговоры за поминальным столом. И кофе горек. И такого яблочного печенья уже никто не испечёт. «На глаз муки отмериваю, корицы…» И мы не промчимся больше с моим другом — я по земле, он по ветру — по деревенской улице. Ржавчина разъела меня до конца. Я стал ажурным и лёгким. Теперь я обязательно полечу.

Поэтому я иду по узкой горной тропе на берег Коцита. Со мной только отзвуки урагана и холодный горный ветер. Я иду вдаль от земли, в которую должен был уйти, вдаль от чёрных завес на зеркалах. Я не хочу терять по крупинке воспоминания из моего детства.

Я обязательно полечу. Моя Мечта обязательно осуществится!


Рецензии

От Нургла:

История рассказывается красиво, но увы, в конце всё уходит банально-драматично. Получается, зря его друг собой пожертвовал.

В остальном, тема расскрыта, написано хорошо

От Слаанеш:

Очень красивый и нежный рассказ о жеребёнке-земнопони, который сдружается с переехавшим к ним, в захолустную ферму, молодым пегасом, и о том, как эта дружба меняет всю его жизнь.

Хотя рассказ написан от лица уже повзрослевшего пони, он всё равно не утратил той простоты и опосредованности, которой обладал в детстве, не утратил тех же простых, но таких важных для него когда-то идей. Этот прекрасный фанфик приоткрывает два разных мира, мир простых крестьян-земнопони и высокий, городской мир пегасов, а также погружает в тёплые воспоминания о деревенском детстве.

Автор тщательно упаковал в 2000 слов целую жизнь, со всеми её перипетиями, со всеми радостями и печалями, а надо всем этим парит лёгкая сентиментальность.

От Тзинча:

Деструктивная - или поучительная, тут уж кому как - история о вреде амбиций. Единственным персонажем прожившим счастливую жизнь оказался Хэйз. Посудите сами, всю жизнь он был занят интересным ему делом, возможно даже своей Мечтой и в итоге первым же заскочил в отчаливший на тот свет поезд, из-за чего был освобождён и от наблюдения за смертью матерью и от вида скатывающегося в депрессию друга.

От Кхорна:

М-де. С одной стороны, история-то грустная и отклик свой вызывает. А с другой… не знаю, но как-то странно ограниченным выходит главный герой. Он действительно больше никого не знал, кроме друга и его мамы? Это… жалко? Причём, фактически, друг в чём-то принёс жертву ради него, а он откровенно смалодушничал.

Вот честно не понимаю. Написано неплохо, но посыл какой-то… meh.